– Ты рад?
– Разве этим словом можно выразить мои чувства?
Кира промолчала.
– Я готов обнять весь коллектив, - сказал Павел, размахивая руками. - В тот момент, когда репродукторы городов кричали «да здравствует звездоплан», я чуть не расплакался.
– Коллектив проявил величайшую чуткость! - усмехнулась Кира.
– Да, да… Но как же могло быть иначе?
– Ты в этом не сомневался? - снова усмехнулась Кира.
– Никогда! - с жаром воскликнул Павел, но тотчас же спал с тона, почувствовав некоторую неловкость.
– Конечно, вообще… я и сам не верил тому, что говорил. Знаешь, Кира… Едем, вместе?! А?
– Ты полагаешь, что я могу быть полезной?
– Ты? - вскричал Павел. - Конечно, да!
– Я сама хотела тебя попросить об этом.
– Чудесно! Ты увидишь, какая это изумительная работа. Ты будешь бредить так же, как и я. Разве не обидно видеть человека прикованным к земле, как был прикован Прометей к скале!
Вокруг лежат миллионы миров, а ты живешь, точно на косточке от апельсина, и не смеешь двинуться ни на один сантиметр. Одна только мысль о том, что мы сидим в клетке, сводит меня с ума. Не зная, что там, я все же почему-то верю в прекрасное тех миров. Мы разрушим цепи. Освободим человечество, привязанное к Земле. Человек станет владельцем всей вселенной!
– Если я буду полезной…
– Будешь, будешь…
Вспомнив что-то, Павел кинул на Киру подозрительный взгляд:
– А твоя просьба - не часть программы действия… того письма?
– Ты не забыл его? - покраснела Кира.
– Я шучу. Я сам предложил тебе сотрудничество.
– А я согласилась при условии, если я буду полезной.
– Ты будешь полезной! - уверенно сказал Павел.
* * *
Стельмах оказался прав.
С первых же дней работы в Ленинграде Павел мог убедиться, каким действительно полезным сотрудником стала в его работе Кира.
Правда, она занималась главным образом теоретической подготовкой и временно как будто не принимала участия в общих работах, но ее присутствие непонятным образом влияло на темпы строительства, на бешеную работоспособность Павла, который носился метеором из лаборатории в эллинг, из эллинга на заводы, успевая забежать к Кире и хоть минуту поговорить с ней.
Через несколько дней после начала работ прибыл Шторм.
Передав ему организационную сторону дела, Павел теперь не выходил из эллинга по целым дням, но для руководства подготовкой Киры у него все же всегда находилось время.
Вечерами они иногда бросали работу, и после ужина отправлялись колесить по Ленинграду, вдыхая гул этого огромного города, безудержно болтая о предстоящем полете или ни с того ни с сего распевая песни. Уставая от осторожности в потоках авто, наполненных поющими, кричащими людьми, они выбирались из машинного месива на широкое шоссе и мчались в пригороды.
Однажды Павел предложил совершить прогулку по береговому шоссе.
Был тихий ленинградский вечер. Взморье горело тысячами корабельных огней. Далекие прожектора шевелились на горизонте. Земля была в тени, небо светилось; в нем зацветали звезды.
За Стрельной Павел остановил авто. По шуршащему гравию они пошли к воде. Кира села на камень.
На взморье гремели песни. Вдали в зыбком тумане поднимались огненные террасы Кронштадта. Тихие волны плескались о берег.
Кира запела старую песню о кораблях, уплывающих в далекие гавани.
приглушенная тревога.
Затаив дыханье, Павел не шевелился, похолодев от волнения. И в этот миг внезапно он понял все, что так тщательно скрывал от холодного, анализирующего разума. Он понял: пришла любовь, и эта девушка на камне имеет такое высокое имя.
* * *
Не сказав друг другу ни слова, они вошли в тревожный и радостный мир. Они наблюдали друг за другом, желая и боясь один другого. Они прятали чувства, но в каждом движении, в рукопожатии, в пустых и незначительных словах сквозил особый смысл, понятный только им.
Павел не прикасался к земле. Розовый океан качал его. Густая кровь с шумом переливалась в нем.
Он носился теперь по эллингу и орал песни, путая мелодии, вставляя вместо забытых слов свои, придуманные тут же. Отделенный от нее стенами эллинга, он чувствовал ее присутствие, ощущал ее дыханье, слышал, как бьется ее сердце.
Это была любовь, единственная в жизни людей прекрасной эпохи, вливающая в человека радость и силы. 27 .
Они молчали, но встречаясь друг с другом, они понимали все, что говорили им глаза. Настоящая любовь не знает слов. Пустые человечьи слова бессильны передать то, что хочется говорить, когда любишь.
– Я хочу, - как-то сказала Кира, - начать работу. Я считаю, что теорий для меня достаточно.
– Я хочу работать с тобой!
Но деловые слова кричали Павлу другое:
– Ты видишь все. И я знаю: ты любишь меня. Скажи что-нибудь…
– Кира! - с пересохшим горлом сказал Павел.
– Помнишь письмо?… Прочти его!
Она достала из кармана памятный конверт. Перед глазами Павла мелькнул белый листок и неровная единственная строка.
Мир зазвенел, качнулся, буквы запрыгали, сплетаясь в слова, которые было странно видеть.
«Податель - твой будущий муж, Павел Стельмах.
».
– Кира?
– Не надо, Павел…
* * *
Работы подходили к концу. Тысячи добровольцев считали за счастье работать в эллинге под руководством Павла. Шторм не посылал требований на рабсилу в статотдел. Он вынужден был в последнее время обороняться от напирающей армии добровольцев, которые требовали допустить их к работам на том основании, что одни из них были физики, другие члены Аэродинамического клуба, третьи оказывались астрономами, и наконец находились такие, которые ни с кем не говоря пытались проникнуть в эллинг.
Как и предсказывал Молибден, Страна советов «сходила с ума». Миллионы людей справлялись по нескольку раз в день: «в каком состоянии С2»? Когда же Шторм выключил все приемники, то Петроградская сторона, где помещался эллинг, превратилась во всесоюзный центр автомобильных аварий. В необычайной машинной свалке трещали крылья, гнулись карбюраторы, ломались шасси.
– Могу я рассчитывать?… Хотя бы только туда… Там бы я мог подождать…
– Я мастер на все руки. Ты бы не раскаялся, если бы взял меня…
– Я отниму самый крохотный уголок в звездоплане…
Со всех концов Страны советов стали прибывать школьники, которые «ничего не хотели».
– Только взглянем разок на С2 и на Павла и - до свидания. Вы нас больше и не увидите.
– Товарищи! - взмолился Павел по радио, - дайте работать. Я очень благодарен за оказываемое внимание, но, простите, ведь так нельзя. Вы же мешаете мне!
Просьба подействовала. Павла перестали осаждать на месте работы, но стоило ему появиться на улице, как шепот возникал сзади и тянулся за ним, как пышный шлейф.
– Право, ты мог бы меня взять…
– Так как же, а?
– Придти мне, что ли? Павел?
* * *
Вечером в конце последнего дня первой декады работы были закончены.
Звездоплан С2, точная копия печального предшественника, только значительно больших размеров, тускло сиял под крышею эллинга. Это был огромный, похожий на поставленный вертикально дирижабль, металлический корпус, усеянный блиндированными створками окон. Широкие раструбы дюз охватывали звездоплан снизу могучими объятиями.
Последний вечер работы в эллинге Павел и Кира провели на крыше отеля.
Что ждет их в ближайшие дни? Быть может, гибель?
Куда? В какой неожиданный мир забросит их сила разума?
Боясь проронить слово, они сидели, вдыхая влажный воздух Земли, прислушиваясь к яростному гулу Страны советов.
Люди мчались по земле и по воздуху, стояли у машин, шумели в театрах, пели, любили, смеялись. Знакомый, простой и понятный, любимый мир клокотал вокруг, точно вспененный ураганом океан.
– Павел!…
– Полет назначен на первый день четвертой декады. Ты это хотела спросить? Ты счастлива?
– Павел, какая все-таки смелость! Как велик человек!
Она вздохнула и безмолвно прижалась щекой к его горячему лбу.
– Кира!…
– Мне пришла сейчас мысль… Если бы мы жили во времена инквизиции, святые отцы непременно сожгли бы нас. За дерзость, за вторжение в непонятное. Сожгли бы во имя святого страшного христианского бога.
– «Милостивого и всеблагого»!…
– «Имя которому - любовь»!…
Они замолчали.
– Пройдет несколько дней, и мы ворвемся в историю Вселенной, - засмеялась Кира.
– А когда мы вернемся, - подхватил Павел, - всемирная история превратится в скромную историю Земли.
– История миров только начинается… И это мы, Павел, такие простые и несложные, откроем первую страницу…
Она потянулась к мерцающим звездам.
– Когда миры будут населены, Вселенную прорежут сигналы разумных созданий. Планеты станут перекликаться между особой, и в этом пространственном мире мы будем жить… Мы никогда не умрем, Павел.
– Это - бессмертие, к которому так тщетно стремилось человечество.
* * *
До полета оставалось несколько дней.
Павел производил поверочные испытания. Шторм нагружал междупланетный корабль продуктами, теплой одеждой, приборами, снарядами.
Однажды во время работы в эллинге за стенами послышался шум.
– Опять гости!? - недовольно поморщился Павел.
Шторм, засучив рукава, пошел к воротам.
– Я тихий и кроткий, - зарычал Шторм, - но сейчас вы видите нечто необычайное для социалистического общества…
С грозным видом он подошел к блиндированным створкам, откинул в сторону засов и пропал в темноте.
– Без глупостей, Шторм! - закричал Павел.
– Шторм!
– Ну, что тебе? - сконфуженно пробормотал Шторм, появляясь в эллинге.
За спиной Шторма всплыли знакомые лица.
– Представители Совета ста! - угрюмо сказал Шторм.
– Здравствуй, товарищ!
– Здравствуй, Василий!
Потянулись руки Максима Горева, Бомзе, Прохорова, Андрея Ермакова, Фиры Скопиной. Павел насторожился.
По смущенному виду членов Совета ста он заметил, что они пришли с плохими вестями.
– Полет?… - рванулся Павел.
– Завтра ровно в 12 часов!
– Ну, так что же!… Да не тяните?! Говорите, что еще придумал Молибден!
– Мы, - сказал Максим Горев, - хотим познакомить тебя с некоторыми пожеланиями Совета ста. После долгих размышлений…
– …и настойчивых просьб Молибдена…
– …мы решили, - пропустил Максим мимо ушей реплику Павла, - просить тебя остаться.
– Вы не имеете права! - закричал Павел. - Моя работа одобрена всем коллективом.
– Не горячись! Выслушай сначала… Как я сказал, полет состоится завтра, ровно в 12 часов. Но…
– Но?
– Но прежде, чем ты оставишь Землю, ответь на несколько вопросов.
– Охотно!
– Ты уверен в том, что твоя работа завершится успехом?
– Через несколько дней С2 достигнет Луны. За это я могу отвечать. В это я верю твердо.
– Мы хотим верить тебе.
– Еще что?
– Веришь ли ты в то, что тебе удастся оторваться от Луны и вернуться на Землю?
– Я… надеюсь.
– Но…
– Честно говоря, я не могу ничего сказать по этому вопросу.
– Прекрасно! Теперь представь себе, что ты и твои спутники - Шторм и Кира - попадаете на Луну, но, увы, не можете вернуться на Землю.
– Мы погибнем ради человечества.
– И только-то?
– На смену нам придут другие люди.
– И тоже погибнут?…
– Это необязательно. Они могут достичь успеха.
– Тебе конечно хотелось бы именно этого?
– Да, хотел бы успеха.
– В таком случае, ради чего ты должен погибать?
– Я не собираюсь…
– Но допустим… Ты же сам сказал, что обратный полет с Луны на Землю - проблема скорее теоретического характера, чем практического.
– Что вы хотите?
– Мы хотим, чтобы ты остался на Земле. Первый полет совершат Шторм и Кира. Если же им не придется вернуться, ты должен быть здесь, среди нас, и оказать им помощь.
– Но если я, Кира и Шторм попадем в безвыходное положение, разве вы не окажете нам помощи? Построить второй звездоплан не представит ведь никакой хитрости. Чертежи остаются на Земле.
– Если звездоплан, сконструированный по первым чертежам, потерпит неудачу, так почему должен добиться успеха второй? Не чертежи ты должен оставить здесь, а свою творческую мысль, которая могла бы внести изменения в новые конструкции, которая добилась бы полного разрешения выдвинутого техникой вопроса. Ты хочешь погибнуть? Погибай! Мы не в праве насиловать твою волю. Но вспомни: ты вырос в коллективе, коллектив дал тебе все, что ты сейчас имеешь. Коллектив надеется, что ты, один из лучших среди нас, разрушишь наконец это проклятое пространство. И вот в тот момент, когда мы все стоим на пороге величайших открытий, какие только знало человечество, ты… ты…
– Можешь не выбирать слова.
– Выбирай из них те, которые самому тебе кажутся подходящими.
– Да. В тот момент, когда мы стоим на пороге Вселенной, я говорю коллективу: товарищи, путь открыт. Через месяц я вручу вам ключи от мироздания.
– Или погибну?
– Ну, и что же?
– Начнем снова. Ты и твои друзья - наши лучшие товарищи - погибнете. А коллектив?
– Начнет все снова.
– Значит новые десятилетия будут убиты на изыскательные работы, значит новые ошибки создадут новые катастрофы?…
Павел прикусил губу.
– Ты молчишь?
– Павел! - сказал Андрей, - ты нужен нам для того, чтобы мы могли довести начатое дело до конца.
– Я не знаю, - нерешительно сказал Павел, - не знаю, чего добивается Молибден… Но я отдаю ему справедливость, он заставляет меня действовать против самого себя.
– Подумай, Павел, - сказала Фира Скопина, - с твоей гибелью - допустим худшее - мы не только потеряем ценного сотрудника коллектива, но потеряем мы также десятилетия из нашего скупого времени.
– Но, почему меня не удерживали, когда мы летели с Феликсом?
– Именно эта катастрофа и заставляет нас удерживать тебя теперь. В то время мы верили в тебя больше. Но… ты сам мог убедиться, что кроме точности расчетов существуют непредвиденности, которые не входят в расчет.
Павел опустил голову. Все, что говорили ему, было логично, но, чувствуя за разумными доводами руку Молибдена, он начинал беситься.
– А если я откажусь?
– Тогда ты должен вернуться победителем.
– Верит ли он в это? - сказала Фира.
Он с тоскою взглянул на детище своей жизни, на сияющий металлом С2, который дремал по середине эллинга. Взор его скользнул по отполированной поверхности и остановился, споткнувшись на белой фигуре.
Это была Кира.
Опираясь на сияющий бок звездоплана, она стояла, прижав руки к груди. Лицо ее было бледно. Открытые глаза смотрели на Павла.
– Кира?
– Ты должен остаться, - сказала она, - они правы.
– Значит, вы правы, товарищи. Я остаюсь. Но передайте Молибдену: историю делает история, и отдельным лицам еще никогда не удавалось повернуть ее. Скажите ему - этому человеку, оставленному у нас старой эпохой - скажите ему: мы другие. Он плохо знает нас. То, что могло удержать человека когда-то, - сейчас уже не удержит. Он знает, о чем я говорю… Скажите ему, что он напрасно…
Не имея сил говорить, Павел закусил губу.
27О любви. Во-первых, это не то, что принято называть любовью у нас. Это не стыдливый блуд людей, отравленных алкоголем, никотином, придавленных мелочными заботами. Любовь будущего - могучее человеческое чувство, соединяющее равных. Сейчас хихикая рисуют отвратительные картины повального блуда в будущем обществе. Занимаются этим делом преимущественно люди с жалкими чувствишками, чья любовь похожа на омерзительный плевок. Подлинная, высокая любовь есть радостный удел мужчины и женщины социалистического общества.